Позади наши, а отступать некуда
Прошу данный рассказ не считать отрицанием фактов, установленных приговором Международного военного трибунала для суда и наказания главных военных преступников европейских стран оси, одобрением преступлений, установленных указанным приговором, а равно распространением заведомо ложных сведений, совершенным публично, о деятельности СССР в годы Второй мировой войны, о ветеранах Великой Отечественной войны.
А также оскорблением ветеранов Великой Отечественной войны, реабилитацией нацизма, проявлением экстремизма и искажением исторических фактов.
Данный текст написан на основе воспоминаний моего отца – фронтовика, командира сапёрного взвода 580-го отдельного сапёрного батальона 307-й стрелковой дивизии, лейтенанта Марковцева Владимира Васильевича.
Отчётливо запомнился рассказ папы об одном из первых серьёзных сражений с немцами. Детская память очень цепкая. В ходе того боя он получил первое ранение.
В детстве, когда мы слушали воспоминания ветеранов Великой Отечественной войны, в сельском клубе стояла мёртвая тишина: муха пролетит – слышно. Затаив дыхание, школяры внимали вернувшимся со страшной войны односельчанам.
Власть опасалась прошагавших пол-Европы солдат, которые узнали –за стеной есть другая жизнь. И она совсем не ужасная, какой представляла им советская пропаганда. А скорее, наоборот, гораздо лучше большевистского рая. Многие осознали – можно жить иначе. И это сильно пугало сталинский режим. Раскручивался очередной виток репрессивной машины. Режим не на шутку испугался европейских ценностей, впечатления о которых принесли с собой солдаты, победившие фашистскую Германию. Это был главный трофей народа, вернувшегося с войны. И власть хорошо понимала это.
Европа всегда была примером для России. Как бы власть этому ни противилась.
У отца – директора семилетней школы – было два обыска. Сотрудники МВД (бывшего НКВД) искали какую-то литературу и немецкий пистолет, который он якобы привёз с войны. Бог миловал. Пистолет не нашли. Литературы, правда, было много. Даже со старорежимной буквой «ять» попадалась. «И охота вам тратить время и читать книги?» – спросил присутствующий при обыске участковый инспектор. В селе все знали – на фронте он не был.
Народ относился к фронтовикам уважительно. Особенно дети. Потому и была самой любимой у послевоенного поколения игра в войну с немцами. К тем, кто на фронте не был, отношение было скептическое.
В то время было сильное деление среди мужского населения, призванного в действующую армию во время войны, на фронтовиков и на тех, кто не воевал на передовой. Про тех, кто не воевал, говорили – он пороху не нюхал. Это сегодня всех приравняли и поставили в строй Бессмертного полка. А отец возмущался такой уравниловкой. Он ушёл после коронации известной особы, через неделю после Дня Победы, в 2000 году. Всё тревожился, что у него новая власть пенсию отберёт. Говорил: «Эти могут всё!». Мы смеялись, а он оказался прав. Дальнейшая жизнь подтвердила правоту его слов: эта власть способна на всё!
Думаю, такая уравниловка не нравится всем фронтовикам, кто действительно воевал и ходил в лобовые атаки на немецкие танки. Отец вспоминал: «Немцы берегли людей и вперёд всегда пускали танки. Наше командование, наоборот, старалось технику беречь. И вперёд гнали пехоту». Хорошо известен приказ Жукова при штурме Зееловских высот: «Пехоту пустить впереди танков».
При форсировании Одера, где был тяжело ранен отец, вперёд тоже шла пехота. Помню, он говорил: «Танки могут прорвать фронт и зайти на территорию противника. Но пока туда не придёт пехота, территория не будет занята».
Действительно: пехота – царица полей.
Это прозвище дано пехоте в соответствии с актуальным даже сейчас (в XXI веке) военным принципом, что «исход войны решает пехота», «сражения выигрывает пехота».
«За царицу полей — пехоту!» — исторический тост, произнесённый И.В. Сталиным 5 мая 1941 года на банкете в Кремле в честь выпускников военных академий из истории не выкинешь.
Сам по себе приказ маршала Победы демонстрирует отношение к солдатам, как к расходному материалу. Техника у нас всегда была дороже человеческой жизни.
Хотя и записали в Конституцию норму: «Человек, его права и свободы являются высшей ценностью», отношение к людям не изменилось до сих пор. Скотское, как прежде.
…Папа на войне был командиром сапёрного взвода. Не все могли гордиться таким отцом. Слишком много молодых ребят не вернулось с фронта, ушли навсегда. Многие боялись: война закончится, а они не успеют совершить подвиги. Однако в окопах всё оказалось гораздо прозаичнее и страшнее. Осознание приходило потом, когда покалеченными – без рук, без ног, без половых органов – оказывались они в госпиталях. И вся жизнь впереди. Или, что ещё хуже, попадали в плен. От клейма предателя отмыться было намного сложнее, чем выжить в неволе.
Это у американцев традиционно бывшие военнопленные награждаются несколькими орденами и медалями. Особо стоит отметить престижный знак «Пурпурное сердце» и «Медаль военнопленного». Однако главная награда – уважение общества.
Награда нашего государства – ГУЛАГ и клеймо предателя. Даже попавшие под оккупацию люди вынуждены были долгие годы при поступлении на работу указывать это в своих документах.
Во всех кадровых анкетах появился вопрос: «Были ли вы, или ваши родственники на оккупированной территории?».
На войну провожали всей деревней. Думали – разобьют фашистов и скоро вернутся. А они разбили и не вернулись. Многие не успели даже завести семьи и родить детей.
Отчётливо запомнился рассказ папы об одном из первых серьёзных сражений с немцами. В ходе того боя он получил первое ранение.
В октябре 1943 года, после окончания Московского военно-инженерного училища, где отец обучался год, он был отправлен для прохождения службы в действующую армию на должность командира сапёрного взвода 580-го отдельного сапёрного батальона 307-й стрелковой дивизии в район реки Сож, под город Гомель.
И вскоре он уже был на фронте, на передовой. В училище ничего из оружия и полагающейся амуниции младшему лейтенанту не выдали. Командование заверило выпускников – на фронте выдадут. На фронте тоже ничего не дали. Командир батальона так и сказал: всё обязаны были выдать в училище, а у него лишнего нет. Самим не хватает.
«Как же мне воевать без оружия?» – удивлённо спросил отец. «А я почём знаю! – взорвался комбат. – В бою добудешь!». Это «почём знаю» отцу довелось ещё не раз слышать от своего комбата. Воевал он ещё с Гражданской. И имел всего четыре класса образования.
В бою – значит в бою! На фронте с командирами не спорят. Под трибунал угодить – как два пальца об… Лучше уж с голыми руками на фрица.
Отец вспоминал – когда их с передовой отводили в тыл на переформирование, пополнение и отдых, дисциплину держали, как на передовой. Фронт рядом, да и не то время, чтобы расслабляться. Всё было очень строго. Постоянно объявляли построения и проверки. И не приведи господи опоздать в строй.
Как-то неожиданно объявили построение и двух солдат из соседнего батальона не досчитались. Через несколько минут, запыхавшись, они прибежали. Один держал в руках бидон с молоком. «Где были?» – строго спросил командир. «Бегали в соседнюю деревню, очень хотелось свежего молочка попить», – оправдывались служивые.
Трибунал был скорый. Приговор зачитывали перед вырытой ямой. Лица у провинившихся солдат были растерянные. У одного, совсем молоденького, лет 20, по щекам текли слёзы. Было видно, что своей участи он до конца не осознаёт. Второй, на вид лет 35, растерянно хлопал глазами, смотрел на лица своих сослуживцев, словно ища у них поддержки: «Мы же вместе с вами в окопах гнили, фашистов били! За что?»
Солдаты старались не смотреть в глаза приговорённым однополчанам. Все понимали, что сейчас должно произойти, но до конца не верили в эту чудовищную «справедливость» военного трибунала.
Думали – попугают и отправят в штрафбат. Такое случалось. Однако прозвучала команда «пли!» и солдаты упали в яму, которую только что вырыли сами для себя. Комендантский взвод расстрелял перед строем однополчан. Закопали. И заставили батальоны промаршировать прямо по могиле бедолаг. Бойцы потом судачили: попили молочка солдатики…
На фронте и не такое случалось.
Что потом сообщили родным, никто не знает. Так и лежат, возможно, брошенные и безвестные, в своей канаве до сих пор.
А внуки ходят в Бессмертном полку с портретами сгинувших солдат. Вместе с внуками военнослужащих из того комендантского взвода. И вместе радуются Великой Победе. Возможно, даже в одной шеренге.
Жизнь – сложная штука. Да и Земля – круглая.
…Молодой офицер начал службу без положенного ему пистолета с кобурой, карты, компаса, офицерского планшета и другого полагающегося оснащения для командира сапёрного взвода. Без чего весьма затруднительно было успешно решать поставленные командованием задачи. Особенно без карты и компаса ходить по ночам в «гости» к немцам – мины снимать. И попутно за «языком». Кто-то из солдат подарил ему трофейный автомат.
Зато к новоиспечённому командиру взвода был прикреплён денщик. Денщиков было в избытке. Правда, их называли по-новому – ординарцами. Но суть оставалась прежней, как и при старом режиме – прислуживать офицерам.
А вскоре такая возможность – добыть оружие в бою – представилась.
Был приказ: силой до батальона атаковать немецкие окопы. И, заняв укрепления противника, удерживать их до подхода основных сил. Немного настораживало, что командовать атакой должен был не командир их батальона – он оставался в тылу, – а подполковник, которого прислали специально для командования сводным батальоном. Атакующий сводный батальон был сформирован из солдат трёх подразделений. Из каждого взяли примерно по 70 человек.
Атаку начали рано утром, пока немец толком не проснулся.
Едва рассвет забрезжил, дали лёгкий завтрак, затем по полкружки чистого спирта – и вперёд, славяне! В атаке «За Родину! За Сталина!» участвовали не менее 200 бойцов. Наступление оказалось настолько стремительным и неожиданным для немцев, что противник растерялся и, застигнутый врасплох, дрогнул. Немногочисленный батальон советских солдат с громкими криками «Ура!» с ходу оказался в немецких окопах. А немцы драпанули так молниеносно, что оставили в окопах всё своё военное имущество. А некоторые даже побросали оружие.
Расстояние между окопами было зачастую немногим более 200 метров. Периодически, когда всё затихало, солдаты противных сторон переговаривались.
Бывало, из нескольких простыней сооружали большой экран и работники политотдела крутили немцам фильмы. Художественные и пропагандистские. Немцы смотрели. Но когда шла пропаганда против Гитлера, начинали стрелять по простыням.
Показывали фильмы и немцы. У них был настоящий большой экран. Крутили фильмы о красивой мирной жизни. В том числе с элементами секса. Типа «Женщины моих грёз» – солдаты соскучились по мирной жизни, испытывали острый дефицит европейского благополучия и потому жадно впитывали «чуждую нам идеологию». После войны этот фильм в числе трофейных оказался в СССР. И вышел на экранах страны под названием «Девушка моей мечты». У советских людей, соскучившихся по мирной жизни, он пользовался огромным успехом. Нам было далеко до европейских стандартов и их уровня жизни, и люди наслаждались благополучием хоть так.
Фильм подвергся критике со стороны партийных органов как идейно чуждый. У власти всё чуждо, если это нравится людям. Правда, сами они утверждают, что работают исключительно на благо человека и во имя процветания государства. Знать бы ещё это государство. И человека тоже.
Когда показывали пропаганду против Сталина, стреляли уже наши.
Бывало, немцы просили не стрелять, так как надо было забрать тела убитых. В 1943 году они ещё не бросали погибших. Наши солдаты также обращались с такими просьбами к немцам.
Договорённости, как правило, всегда воюющими сторонами соблюдались.
Убитых хоронили рядом с окопами, в братских могилах. Предварительно сняв всё обмундирование с тел бедолаг. Война, всё сгодится. Живым ещё воевать, а им, погибшим, это было уже ни к чему. А сапоги хорошие да валенки на фронте всегда в дефиците. Некоторые даже в 43-м году в одних обмотках ещё ходили.
Наверное, про это писал в декабре 1944 года свои строчки фронтовой поэт, танкист, гвардии лейтенант Иона Дегена:
Ты не плачь, не стони, ты не маленький,
Ты не ранен, ты просто убит.
Дай на память сниму с тебя валенки.
Нам ещё наступать предстоит.
Отец рассказывал: «К смерти на фронте привыкаешь быстро. Как только почуял и хватанул первую кровь, страх исчезает сразу. Ничего не боишься. В атаку поднимаешься, бежишь под пули и снаряды, понимая, что скорее всего тебя сегодня убьют, а страха всё равно нет. Организм твой перестроился, включил какие-то неведомые силы, и ты ничего не боишься. В окопах порой спали в 20-градусный мороз, прямо на земле, подстелив под себя какие-то грязные тряпки. И не болели. Вот так и воевали. Немцы тоже воевали в подобных условиях. Солдаты они неплохие. Но мы оказались лучше. Потому и победили. На фронте говорили: «Русский Иван непобедим!».
Заскочив в окопы, все остановились и замолкли. Солдаты смотрели на офицеров. Офицеры – на подполковника. Эйфории от успешной атаки не было. Война, все привыкли. Да и понимали – скоро немцы очухаются и мало не покажется. Поступила команда осмотреться и закрепиться. Быть готовыми к бою. Держаться до подхода основных сил.
Трофеев было много. Отец вспоминал, что когда вошли в офицерский блиндаж, всех поразил ассортимент накрытого стола. Бог ты мой! Вино красное, белое, тушёнка, сгущёнка, шоколад, хлеб белый, чёрный, в тарелках – суп. В настоящих тарелках, а не в железных мисках, какими пользовались советские офицеры. «Интеллигенция…» – промолвил кто-то. Суп был ещё тёплым. Видать, немецкие офицеры собирались позавтракать, а тут такой курьёз. Продукты с вином конфисковали как трофейные, суп трогать не стали, боялись, что отравленный. В блиндаже отец добыл себе планшет, немецкую карту, компас и кобуру с пистолетом. Всё побросали немецкие вояки, спасаясь бегством.
Накрытый стол действительно удивил. Хорошо питались немцы. Отец рассказывал: «Нам в окопы на обед тыловики притаскивали обычно флягу, куда сливали первое и второе. Ну, чтобы по две фляги зря не таскать. Смесь супа с кашей напоминала помои, которыми в деревне у нас кормили свиней и другую скотину. И мы эту баланду хлебали. Не у всех были ложки и эту бурду просто пили из мисок. Хорошо если давали хлеб. Он был не всегда. Недалеко в тылу была пекарня, но, вероятно, не всегда успевали довозить до окопов, всё в тылу пропадало. Вместо чая зачастую пили кипяток, согреваясь зимой в окопах.
Положение сильно спасала американская помощь по ленд-лизу. Если бы не было американской тушёнки, чая, сухарей и других продуктов, совсем было бы худо. Голодали бы в окопах».
Не многие сегодня знают, что эта помощь от союзников была безвозмездной. А наша власть не любит об этом вспоминать. Тем более, вчерашние союзники для нашей власти теперь вовсе не союзники, а враги. Враги эти кругом. Обложили, кругом красные флажки! По крайней мере, так постоянно говорят по телевизору. А нам и помощи ждать не от кого. Нет больше друзей. А случись война?.. На белорусского батьку надежды мало. Не успеет петух прокукарекать, как предаст…
«Хорошо питаться стали, когда вошли в Европу. Местные жители качественные продукты поставляли. Особенно хороши они были в Германии. Поначалу остерегались брать их у немцев, боялись – отравленные. Потом махнули рукой. Уж больно вкусно они пахли. Мы таких никогда в жизни не едали», – вспоминал отец.
…Немецкая контратака не заставила себя долго ждать.
Немцы быстро сообразили, что это не наступление, а всего лишь разведка боем. Отвлечение сил на себя. Подтянули дополнительные подразделения и попёрли на окопы, занятые советскими солдатами. Ударили большими силами. Вскоре, имея численное преимущество, им удалось ворваться в занятые укрепления. В ходе ожесточённой схватки – это была первая рукопашная у многих, поскольку на фронте, как правило, в пехоте долго не жили – сразу полегло почти треть наших бойцов. Немцам удалось закрепиться слева и справа в окопах, а центральный окоп остался за русским батальоном. Где сосредоточились и оставшиеся в живых после рукопашной, которых немцы вытеснили с обоих флангов.
Отец рассказывал: «Рукопашная была настолько жестокой и быстрой, что я не успел ничего сообразить и даже испугаться. Как удалось выстоять, не понял. Азарт был очень сильный – били, кололи, стреляли друг в друга, не задумываясь о последствиях. Не было никакого страха. Немцев было значительно больше – а может, так казалось, – но неожиданно ударили с флангов наши. Немцам удалось вытеснить их с обеих сторон окопа, и они кинулись в центр, где сражались мы. Крики, хрипы, стоны – и позиции остались за нами. Драпанул немец. Не выдержал русского Ивана, вооружённого трёхлинейкой. Не помогли фрицам современные автоматы. С громкими криками «Ура!» мы «проводили» их выстрелами вдогонку».
Комбат поблагодарил всех коротко: «Молодцы, славяне!». Он тяжело дышал. Подумали, ранен. Однако обошлось.
Трупы немцев и своих погибших бойцов сбросили в канаву, рядом с окопом. Смерть примирила солдат.
Раненых немцев в плен брать не стали.
Надо понимать, что окопные укрепления строились не просто сплошной прямой линией, а примерно через каждые 15-20 метров изгибались в виде буквы «г». Это делалось для того, чтобы один выстрел из танка вдоль траншеи не поразил всю пехоту.
Однако, заняв фланги, немцы не имели связи между левой и правой сторонами. И не совсем понимали, сколько сил русских сосредоточилось в центральной части. Потому и действия их были несогласованными.
Когда немецкие солдаты, используя численное преимущество и более современное оружие – у всех немцев в основном были автоматы, а наши ещё с винтовками бегали, – начинали давить с левой стороны, наши отступали и теснили их на правом фланге. Противник, не ожидая наступления на правом фланге, отступал. Потом, собравшись с силами, шёл в контратаку и теснил уже наших солдат. И они давили немцев на левом фланге. Так повторялось раз за разом. То в одну сторону, то другую – отступали и давили немцев. Давили и отступали. Казалось, этим гонкам не будет конца.
Не зная ситуации в центральной части окопа, немцы все эти вынужденные манёвры советской пехоты принимали за целенаправленные атаки русских. А русские понимали, что надо держаться, так как не было приказа к отступлению. И держаться до подхода основных сил. Которые, как уверял всех командир батальона, уже близко. И нас не бросят.
Отец вспоминал: «Гоняли немцы нас весь день. То туда, то сюда. Все как свиньи в грязи. Лица чёрные от копоти и слякоти. Одни глаза блестят. Прошёл дождь. Везде чёрная жижа. Глина. Скользишь. Спотыкаешься. Кругом мат-перемат, крики и стоны раненых. Лежат и умирают прямо в грязи под дождём. Помощь оказывать некогда. Кто способен, стараются помочь друг другу сами. Некоторые пытаются стрелять по немцам, прикрывая отступающих. Комбат держался молодцом – всех подбадривал: «Держись, славяне! Подкрепление на подходе! Выстоим, всех представлю к орденам!».
Фрицы кричали – расстояние-то было между нами всего несколько метров: «Иван, сдавайся!». В ответ нёсся трёхэтажный мат. Не знаю, понимали нас немцы или нет. Но после этого замолкали и начинали опять палить. И забрасывать гранатами».
Отец вырос в казачьем селе казаков-староверов, сосланных в Сибирь ещё Екатериной Второй за участие в Пугачёвском восстании. Сослали пять семей уральских казаков, в том числе Морковцевых (так раньше мы были записаны). Они и основали новое поселение. Когда построили село, дали ему название Доно (означающее – данное Богом).
От первых построенных домов в дальнейшем село расстроилось до 500 дворов, имело пять верст в длину, в нём было три улицы и две выселки. Были построены две школы, две церкви (так как было две веры), пять торговых купеческих лавок, 19 мельниц на речках.
Зажиточно жили казаки. Справными хозяевами были. Гражданская война всё разрушила. Десятки миллионов поломанных судеб оставила за собой.
В книге Константина Седых «Даурия» село Доно упоминается. Фильм такой ещё снят с участием братьев Соломиных.
Так вот, в селе Доно никто не матерился. Запрещено было. Грех. На фронте отец научился курить и ругаться матом. А ещё пить спирт. Да и как было не обматерить фрицев, если это поднимало боевой дух солдат? А вот в Бога верить перестал. Не положено было советскому офицеру верить в Него. Сказались четыре года срочной службы в кавалерии. Потом – два года обучения на рабфаке в Красноярске. Четыре курса филологического факультета Иркутского университета. Год службы в Монголии – каждый день рыли окопы, готовились к отражению японского вторжения. И год обучения в военном училище в Москве. Хотя перед боем крестились многие, в том числе и отец. Вера в Бога крепко сидела в русском человеке на генетическом уровне. И никакая пропаганда не была способна её вытравить.
«Немцы постоянно забрасывали нас гранатами. Один осколок попал мне в голову. Солдат из моего взвода перевязал меня. Боли не чувствовал. Только крови было много. Всего залило. И голова поначалу кружилась. Наверное, контузило немного. Но очередная атака немцев взбодрила быстро. Сразу пришёл в себя и вскочил на ноги. Гранаты у нас уже кончились. Стреляли из винтовок. У некоторых были автоматы. В основном трофейные, – вспоминал отец. – Наиболее отчаянные бойцы залетающие к нам в окоп гранаты возвращали немцам. Солдаты быстро сообразили, что немецкая ручная граната с длинной ручкой срабатывает через пять, а то и восемь секунд (наши гранаты после выдёргивания чеки и броска срабатывали, как правило, через три секунды). И потому быстро хватали колотушки противника – так их прозвали советские солдаты из-за длинной деревянной ручки – и бросали в немецкий окоп».
Немцам трудно было понять, на что способен русский солдат, защищающий родную землю. Русская душа до сих пор остаётся загадочной для многих.
Даже в мирное время российские военные совершают, на первый взгляд, сумасшедшие поступки. Как, например, манёвр русских подводников, за свою отчаянность прозванный американцами «Сумасшедший Иван».
Потому русский Иван и непобедим, что непредсказуем.
Немцы, в свою очередь, наверное, продолжали считать, что русские постоянно атакуют по флангам. Офицерский блиндаж постоянно переходил из рук в руки. И к концу дня остался за нашими.
К вечеру все совершенно выбились из сил. Некогда было отдохнуть и перекусить. Еле волочили ноги. Тела у всех гудели. От батальона осталось не более 80 человек, вместе с ранеными. Начала сказываться рана и у отца. Голову ломило то ли от усталости, то ли от раны. Паники не было. Понимали – войска на подходе и продержаться надо ещё совсем немного. Все с надеждой ждали обещанную помощь. И верили, что она рядом. Комбат врать не станет.
Когда стемнело, немцы атаки прекратили. Тоже люди, устали. Комбат собрал оставшихся в живых командиров в блиндаже. Приказал налить всем по кружке конфискованного у немцев вина. Выпили залпом, как спирт. По-другому не умели. Закусили чем-то. Все молчали. От усталости немного ударило в голову.
«Через час немцы совсем заснут», – прервал молчание командир батальона. Всем раненым можно ползком уходить в тыл. Ты, лейтенант, обратился он ко мне, так как раненый (голова у отца была перевязана, бинт в крови), будешь возглавлять эту группу. А сейчас надо приспособить что-то для транспортировки тяжелораненых, не способных самостоятельно передвигаться. Приказал офицерам идти и готовить эвакуацию. Все вышли из блиндажа. Я задержался и попросил назначить старшим группы вместо меня другого раненого.
– У меня лёгкое ранение в голову. Разрешите мне остаться со своим взводом.
– Не надо, лейтенант, геройствовать. Ты получил свою пулю и имеешь полное право уходить в тыл.
– Но я вполне могу командовать своим взводом, меня осколком задело в голову вскользь.
– Нет, лейтенант, уходи. Мы все, кто здесь останется, погибнем. Немцы к утру подтянут свежие силы и сомнут нас. Боеприпасы, сам знаешь, у всех на исходе. А ты имеешь полное право уходить. Раненых за отступление не расстреливают. Меня же сразу поставят к стенке. Не хочется умирать трусом и предателем. Да и родным позор.
А геройствовать здесь не надо. Не перед кем. Здесь все герои. Вот если сильно повезёт и вернёшься домой живым – на передовой, уже понял, долго не живут, – вот там и будешь проявлять свой героизм. Хвастать своими подвигами перед родными.
– Почему погибнете? Скоро помощь подойдёт. К утру уже точно успеет. Вы же сами говорили нам об этом.
– Никакой помощи не будет, лейтенант. Я знаю точно, никаких наших сил рядом нет. Должны были нанести удар в другом месте. И тогда «наши» немцы, чтобы не попасть в окружение, вынуждены были бы отойти. Если до сих пор не отошли, значит что-то пошло не так и наступление захлебнулось. Так что помощь не подойдёт. А приказа отступать нет. И вряд ли он уже поступит. Сейчас командованию, скорее всего, не до нас. Прикрывают свою жопу. За провал наступления по головке не погладят.
Возможно, про нас просто забыли. Воюю не первый год, такое случается. Ты недавно прибыл на передовую. Скоро сам поймешь, каково быть на фронте. А мы, видать, уже отвоевались.
Ты только об этом своим солдатам не рассказывай. Не надо их пугать. Прощай, лейтенант. Выполняй приказ!».
Раненых всех было человек 30. Кто мог, полз сам. Тяжёлых тащили на волокушах, сделанных из подручных средств. Старались передвигаться очень тихо, чтобы противник не обнаружил. Даже тяжелораненые себя сдерживали, не стонали. Все понимали: обнаружат – накроют миномётами сразу.
Отец посмотрел на остающихся брошенных в окопах солдат. Пообщался с солдатами своего взвода. Попрощался со всеми. По измученным лицам трудно было понять их состояние. Страха в глазах не было. Скорее безразличие. Они всё понимали и готовились к худшему. И с тяжёлой душой покинул батальон, вернее то, что от него осталось. Пополз замыкающим в группе. Передвигались медленно. Часто отдыхали. Надо было тащить тяжелораненых.
Когда до наших окопов оставалось совсем немного, осмелели, начали потихонечку разговаривать. Тяжёлые тоже уже себя не сдерживали. Тихонько стонали и матерились на кочках. Без мата на фронте никак не получается.
Как вдруг в немецких окопах поднялась страшная стрельба. Раздавались взрывы гранат. Всё загрохотало.
Группа замерла. Даже тяжелораненые смолкли. Наступила такая гробовая тишина, что, казалось, даже сильная канонада, доносившаяся со стороны немецких окопов, не способна нарушить её. Тишина была зловещей. Обычно так бывает, когда произошла непоправимая беда. И уже нет никакой возможности что-то изменить.
Все понимали, что нашим солдатам сейчас там очень непросто. Сколько они ещё могут продержаться без помощи и необходимых боеприпасов?
По-видимому, подполковник недооценил немцев. Не стали они дожидаться утра, подтянули свежие силы и ударили ночью. Понимали, что советские бойцы вымотались и отдыхают. И напали внезапно.
Немцы рассудили, что утром к русским может подойти подкрепление и тогда выбить их из своих окопов будет уже невозможно.
У солдат противника была своя, немецкая, логика. Мыслить по-иному, как советское командование, они так и не научились за всю войну. Не укладывалось в их арийских головах, что батальоном можно пожертвовать. Потому и проиграли.
Да что там батальоном! В Севастополе в июле 42-го бросили на произвол судьбы всю армию в 80 тысяч человек, ночью тайно эвакуировав на подводной лодке всё командование. И ничего. Трусливо бежавшие и позорно бросившие своих солдат адмиралы и генералы стали героями. А вот солдат, действительно геройски защищавших Севастополь до конца, записали в пропавшие без вести. Трудно представить состояние армии, когда утром солдаты узнали о трусливом бегстве с поля боя своих командиров.
Такова логика – нет, не войны, скорее нашей власти – бросать своих. Не могли её немцы понять. Хотя многому и научились перед войной у большевиков.
…Когда заползли в наши укрепления, никто не спал. Все легкораненые остались на позициях. Прислушивались к неутихающему бою. Сильная стрельба продолжалась всю ночь. Периодически ослабевая и вновь разгораясь с новой силой. Все переживали за своих товарищей – смогут ли они продержаться до подхода подкрепления.
К утру стрельба стала затихать. Потом прекратилась вовсе. Поначалу были слышны отдельные выстрелы. Но вскоре и их не стало слышно. И тогда в наших окопах установилась какая-то жуткая, пугающая тишина. Безысходность просто давила. От этого, казалось, было трудно дышать. В душе появилась опустошённость. Она усугублялось виной перед своими товарищами, брошенными ночью в немецких окопах. Ведь фактически их бросили… Однако все продолжали прислушиваться в надежде услышать хоть какие-то признаки, что они ещё сражаются. Что живы они. Но никаких признаков не было.
Солдаты осознавали – случилось непоправимое. Но, ещё долго не теряли надежды на счастливое спасение товарищей. Казалось, вот-вот они выползут из темноты и окажутся в наших окопах. И будут рассказывать, как им удалось отбиться от немцев.
Но никто не появился и когда почти рассвело. Ни одного человека. Не дрогнул наш солдат и не покинул позиций. Не было такого приказа. Все погибли как герои, сражаясь до последнего солдата. Оттого на душе было горько и до слёз обидно.
Все понимали – они тоже могли быть в тех окопах и погибнуть, если бы комбат не дал раненым приказ на отступление. А он имел полное право, учитывая сложную обстановку, такой команды не давать.
Никакой помощи, которую так ждали солдаты, не пришло. Оттого обида была ещё сильнее. На чём свет стоит, рядовые проклинали командование. Офицеры с ними соглашались молча. «Вот тогда мне стало немного не по себе, – вспоминал отец. – Как я завтра солдат в бой поведу?».
Но на следующий день всё успокоилось. В окопах продолжилась обычная фронтовая жизнь. Как будто ничего не произошло. На фронте быстро свыкаешься с гибелью однополчан.
На обед изголодавшиеся солдаты ели обычную баланду, которую так заботливо им доставили тыловики. Даже хлеб был. И положенные сто грамм фронтовых. И папиросы вместо махорки доставили в окопы. Большая редкость.
Солдат на фронте не жалели. С потерями не считались. Время было такое. Война.
Отец, когда вспоминал этот яркий эпизод той страшной войны, благодарил подполковника – фамилия стёрлась за прошедшие годы, – который ему, молодому лейтенанту, спас жизнь. Научил уму-разуму. Хотя сам командир батальона хорошо понимал, что он и все оставшиеся в немецких окопах обречены на смерть.
Позади наши, а отступать некуда. В тылу – трибунал. А там разговор короткий. Хорошо, если повезёт и рядовым отправят в штрафной батальон. Но скорее – расстрел! Знаменитый приказ Верховного главнокомандующего № 227 – «Ни шагу назад!» работал бесперебойно.
Невозможно было понять логику вышестоящего командования. Почему ночью нельзя было отступить всем? Ведь, как сказал подполковник, никакой помощи не будет. Зачем же тогда жертвовать людьми понапрасну, если они достойно выполнили задачу, заняли немецкие окопы и целый день геройски их удерживали, отвлекая на себя значительные силы немцев? Если наступление провалилось, можно было дать приказ отвести батальон на прежние позиции. Кому нужны эти бессмысленные жертвы?
Нет, они не бессмысленные. Все люди погибли геройски. Вот только звания героев им никто не дал. Не успел комбат послать представления на ордена. Такое на фронте случалось часто. Хорошо, если родным пошли похоронки и семьи получили положенные пенсии. А скорее всего, записали как пропавших без вести. Ведь тел погибших никто не видел. Немцы потом вытащили из окопов трупы и зарыли в канаве. А могли, как объяснял моему отцу замполит батальона, стать власовцами. И потому пособия и пенсии их семьям не положены.
И жёсткие приказы Верховного – это суровая необходимость сложного военного времени. Кто служил в армии в боевых подразделениях, тот это понимает. Приказы в армии не принято обсуждать. Их необходимо, невзирая ни на какие обстоятельства, выполнять. Даже в мирное время. И даже если этот приказ, на твой взгляд, бессмысленный. Иначе это будет не армия, а плохо управляемые массы людей.
Сколько безымянных русских воинов, солдат подобных батальонов полегло на полях Второй мировой? До сих пор не можем назвать точные цифры. А следовало бы назвать всех поимённо. Вот они – настоящие герои и маршалы войны. А не те, обвешанные с ног до головы медалями и орденами, которые гнали вперёд танков пехоту.
Настоящие солдаты Победы. И погибли как герои.
Не бывает на войне другой смерти. Как и бессмысленных жертв.
Сегодня, когда я слышу из уст молодых людей: «Можем повторить!» или вижу надписи на автомобилях «На Берлин!», мне становится страшно за них. Не нюхали они пороху. И не приведи Господь, чтобы довелось им его понюхать.
Отец-фронтовик ещё в раннем детстве говорил мне: «Худой мир всегда лучше доброй войны!».
Жаль, многие сегодня этого не понимают. Забыли ту чудовищную войну.
Забыли ту грязь, пот и кровь, отступления и окружения, страшный плен, котлы и мясорубки, многочисленные братские могилы с телами погибших солдат, раздетых донага однополчанами. Исподнее шло как бинты.
Забыли про лобовые атаки советских войск на пулемёты и стволы орудий, которые били прямой наводкой по наступающим русским солдатам. Из подобных мясорубок не было шансов выйти живым. Всех забирал молох войны.
Как говорили на фронте, хорошо если повезёт и убьют. Хуже остаться живым и вернуться домой. Без рук и ног.
Забыли скорбь и слёзы матерей, получающих похоронки с фронта.
Про десятки миллионов погибших и пропавших вез вести.
У подобных молодых людей, стараниями провластных пропагандистов, представление о войне сложилось из победных фанфар и ежегодных парадов «победителей», не нюхавших пороху топающих «патриотов». С малых лет приучают детей верить в красивую войну.
Забыли, что именно с этого начинал свой путь…
Виновников в развязывании Второй мировой войны даже не двое, их гораздо больше.
Прошло ещё слишком мало времени, чтобы дать историческую оценку неназванным сообщникам.
А тот, кто не помнит своего прошлого, обречён на то, чтобы пережить его вновь.
Николай Марковцев.